Свечи тают в витом канделябре.
На столешницу тень улеглась.
Воспою ж я, как Ясир - о Сабре,
Как в тюрьме - о свободе Михась.
Он ходил по Земле этой грязной,
Он людей от всего воскрешал,
Он старался в бараках заразных
И к себе всех на чай приглашал.
Он целил от проказы и кори,
Он предсказывал всем их судьбу.
А теперь не гулять на просторе,
А теперь лишь валяться в гробу.
Всё – для всех, всё – другим, всё – болезным,
Ничего для себя, как ни жаль.
Он флюидом и нравом железным
Закалял свою стать точно сталь.
Он стоял в белой тонкой рубашке
Средь березок и русских полей,
Помавая перстом, да из чашки
Сому пил – ему только налей.
Да и что говорить? Был – и нету.
Дай поднимем стаканы с тобой,
Чтоб из вод плесневелыя Леты
Лонгу вытащил друг Грабовой.
На столешницу тень улеглась.
Воспою ж я, как Ясир - о Сабре,
Как в тюрьме - о свободе Михась.
Он ходил по Земле этой грязной,
Он людей от всего воскрешал,
Он старался в бараках заразных
И к себе всех на чай приглашал.
Он целил от проказы и кори,
Он предсказывал всем их судьбу.
А теперь не гулять на просторе,
А теперь лишь валяться в гробу.
Всё – для всех, всё – другим, всё – болезным,
Ничего для себя, как ни жаль.
Он флюидом и нравом железным
Закалял свою стать точно сталь.
Он стоял в белой тонкой рубашке
Средь березок и русских полей,
Помавая перстом, да из чашки
Сому пил – ему только налей.
Да и что говорить? Был – и нету.
Дай поднимем стаканы с тобой,
Чтоб из вод плесневелыя Леты
Лонгу вытащил друг Грабовой.
From:
no subject
Ему Сам слив засчитал. ;)